Что ж, ваши аплодисменты радуют меня. Я вижу, что мне по-прежнему рады в Великобритании. Спасибо. Большое спасибо.
Я бы хотел рассказать вам немного об истории Дианетики и Саентологии. О том, о чем я никогда и ни с кем не делился. Хотите послушать?
Что ж, все началось, вероятно, очень, очень давно. Но мы не оскорбим убеждения тех из вас, кто не верит в прошлые жизни, поскольку мы не будем заглядывать так далеко в прошлое. Мы будем говорить лишь об этой жизни.
На самом деле все началось тогда, когда мне было лет двенадцать и когда я познакомился с одним из великих последователей фрейдовского психоанализа – с коммандером Томпсоном. Это был по-настоящему великий человек, исследователь. И совершенно естественно, что мы упоминаем его имя именно в этом зале, поскольку, в конце концов, здесь воздавали почести чуть ли не всем великим исследователям Великобритании.
Этот человек сделал очень много открытий в разных концах света. Помимо этого он интересовался человеческим разумом, и, как я уже сказал, его звали Томпсон. Он был коммандером в военно-морских силах США, и враги называли его Чокнутый Томпсон, а друзья – Змей Томпсон.
Он был очень неаккуратен. Бывало, засыпал за чтением книги, а когда вставал, ему и в голову не приходило погладить свою форму или переодеться, понимаете. Он пользовался дурной репутацией в министерстве по делам военно-морских сил. К нему относились с некоторым презрением. Но он был личным другом Зигмунда Фрейда. У него не было собственных сыновей, и когда он увидел меня – беззащитного пацана... и поскольку на этом большом транспорте, который совершал очень долгое плавание, делать было нечего, он начал меня обрабатывать.
Что меня потрясло, так это его кот по кличке Псих. У этого кота был кривой хвост, и этого было достаточно, чтобы произвести впечатление на любого юнца. К тому же этот кот умел выполнять разные трюки. И первое, что Томпсон сделал, – это обучил меня тому, как дрессировать кошек. Но для этого требуется так много времени и необходимо такое гигантское терпение, что я до сих пор не выдрессировал ни одной кошки.
Вам просто необходимо дождаться, пока кошка сделает что-нибудь, и тогда вы выражаете восторг. Но дожидаться, пока что-то сделает кот по кличке Псих...
Как бы там ни было, но в Библиотеке конгресса в Вашингтоне, где собраны все книги обо всем на свете, коммандер Томпсон начал давать мне первые уроки в области знаний о разуме. Так вот, это очень необычный поступок – взять двенадцатилетнего мальчика и начать вместе с ним заниматься чем-то, что имеет отношение к разуму. Но он действительно заинтересовал меня этим... до такой степени, что я в конце концов пришел к убеждению, что Фрейд не знал, о чем говорит.Но на самом деле у коммандера Томпсона был очень открытый подход ко всему этому, и он, бывало, говорил мне: «Что ж, если что-то не является правдой для тебя, то это не правда». И я выяснил, что он позаимствовал это у одного человека по имени Гаутама Сиддхартха. Так вот, на самом деле вы не знаете Гаутаму Сиддхартху как человека (хотя он был именно человеком), поскольку более двух третей населения земного шара в настоящее время считают его богом. Но первое, что сказал Гаутама Сиддхартха о своей работе, так это то, что сам он просто человек. Он постарался, чтобы это было совершенно ясно. А еще один урок, который он преподал всем примерно в шестисотом году до пашей эры, заключался в том, что если что-то не является правдой для вас, то это не правда. И это было, вероятно, первый раз, когда подобное утверждение прозвучало в этой вселенной, где довольно-таки любят поучать. Я считаю, что это очень хорошее утверждение. Оно очень хорошо согласуется с моей личной философией, поскольку если в мире и есть кто-то, кто сконструирован с таким расчетом, чтобы верить в то, во что он хочет верить, и отвергать то, во что он не хочет верить, так это я.
Но в те времена, когда я впитывал все как губка, я, по крайней мере, понял, что есть кто-то, кто надеется на то, что в области человеческого разума можно что-то сделать. И я думаю, что это был значительный вклад Фрейда – мысль о том, что с разумом можно что-то сделать. Так вот, это не означает... это, конечно, не означает, что что-то безусловно будет сделано с разумом. Просто есть надежда на то, что что-то может быть сделано, и, я думаю, Фрейда по праву можно считать выдающейся личностью в истории уже только за одно это. Независимо от того, что, по его мнению, можно сделать с разумом или как он рассчитывал это сделать, он был на самом деле первым, кто заявил, что есть надежда на то, что с разумом можно что-то сделать, не прибегая к хлыстам, дубинкам, смирительным рубашкам и прочим аксессуарам, с помощью которых представители определенных кругов этой вселенной пытаются «лечить» (в кавычках) душевные заболевания.
Так что это был великий гуманист. А то, что он так много внимания уделял сексу, я полагаю, было просто знаком его эпохи. Я полагаю, что в викторианскую эпоху, которая как раз тогда заканчивалась, все усвоили, что секс – это основное, что скрывают люди. В другое время, если бы это была, скажем, еда, то вы бы обнаружили, что кто-то разработал подобную философию, построенную вокруг еды. Понимаете, есть
А в каком-то другом обществе, в котором ни у кого ничего нет и в котором тайна
И я полагаю, что специалист по общей семантике, работающий в мире символов, заявил бы, что сами символы (это немного более высокий уровень) – это единственное, из-за чего у людей есть проблемы. И вы могли бы разработать полномасштабную систему фрейдовского психоанализа вокруг символов, понимаете?
А если подняться на чуть более высокий уровень, на уровень общества, в котором все работают, там могли бы прийти к выводу, что все проблемы человека связаны с усилием. А другое общество могло бы заявить... какой-нибудь человек или, скажем, философ в этом обществе мог бы сказать: «Единственное, что у человека не в порядке, – это эмоции». А кто-то другой мог бы сказать:« Единственное, что у человека не в порядке, – это мышление».
И вы бы... на самом деле все эти примеры, что ни возьми, – иллюстрация шкалы «От "Знать" до "Тайны"»; то, что больше всего подавляется в обществе и о чем меньше всего говорят, и станет тем, что не в порядке с обществом. И если это проанализировать, все сведется к следующему: «То, о чем вы не должны говорить, – это и есть то, что у вас не в порядке».
На самом деле это все, что я вынес из фрейдовского психоанализа, помимо идеи о том, что люди иногда выздоравливают, когда что-то вспоминают. Шли годы, и я видел, что мое собственное окружение меняется. И это окружение становилось для меня все более и более сложным. Мой отец был офицером флота и возил меня с места на место. И я не думаю, что меня когда-нибудь учили делению сокращенным способом. И это весьма примечательно. Мой банкир иногда напоминает мне, что мои познания в арифметике...
Но как бы там ни было, мы видим перед собой молодого человека, которого возили с места на место, который наблюдал новые, странные вещи и который разговаривал с интересными, новыми, странными людьми. И знаете ли вы, что на протяжении всего этого времени мне ни разу не приходило в голову – ни разу, ни разу не приходило в голову – что полной разгадки может и не существовать. Просто я ее не знал. Я думал, что она всем известна и что это я такой глупый. Вы знаете, я был единственным, кого держали в неведении.
Так что я изучал и то и это. И таким образом оказался в Азии, где мне удалось установить контакт с представителями азиатского мистицизма и поработать в этой области. Я немало узнал о мистицизме. Я всегда спрашиваю сотрудников, не хотят ли они, чтобы я показал им индийский фокус с веревкой. Я умею делать этот фокус, и я всегда делаю его... предлагаю показать его. Единственное условие, которое я выдвигаю, состоит в том, что я буду показывать его очень немногим людям, которых я сам выберу, что плата будет составлять сто долларов с человека и что ни у кого не должно быть фотоаппаратов. Единственные, перед кем я выполнил индийский фокус с веревкой смело, имея полный успех и никого не отсеивая, были психиатры, одна группа психиатров.
Кстати, вы обнаружите, что среди психиатров в США бытуют два разных мнения
– два мнения. Одно из них состоит в том, что Дианетика и Саентология – это очень плохо. Дианетика и Саентология отнимают у них работу, так что это очень плохо. Очень плохо. И очень жаль, что Хаббард сошел с ума, потому что он замечательный психотерапевт. И все, что происходит в Дианетике и Саентологии, объясняется тем, что Хаббард – замечательный мастер в области психотерапии, понимаете, но сам предмет здесь ни при чем. И всякий раз, когда вы говорите приверженцам какого-либо культа... извините, всякий раз, когда... прошу прощения. Всякий раз, когда вы обращаетесь к представителям какой-нибудь профессии и говорите, что их работу может сделать кто угодно, у вас начинаются неприятности. А именно это, по сути, и было сказано в первой книге по Дианетике.
Что ж, шли годы... шли годы, и для меня это было просто хобби. Это не отнимало у меня слишком много времени или сил. Я был писателем, я получал большое удовольствие от этой деятельности, и жизнь шла просто замечательно. Я тогда даже в колледж еще не поступил.
Когда я поступил в колледж, я провел ряд опытов и экспериментов и выяснил, что стихи – подумать только – воспринимаются всеми как стихи на любом языке. Это было весьма необычное явление. Почему это стихи... почему стихи являются таким музыкальным ритмом, который что-то сообщает людям? Почему они что-то сообщают людям? Вы читаете кому-то стихотворение на японском, он не владеет японским, и он говорит вам: «Ага, это стихи». Почему же он распознает стихи на японском? Точно так же вы можете прочесть человеку практически любые стихи – за исключением произведений некоторых более «современных» поэтов – на любом другом языке, и вы обнаружите, что человек согласится с тем, что это стихи.
И это озадачило меня. Что же это там такое в мозге, в голове, в самом устройстве человека, что позволяет ему распознавать поэзию? Так что я проверил все это с помощью фотометра Кенига – это были очень тщательно продуманные физические эксперименты – и выяснил, что стихи на японском (на котором я тогда говорил и который я с тех пор уже забыл), стихи на английском... я нашел индийского студента, привел его и попросил его прочитать индийские стихи – и все эти стихи давали на фотометре Кенига одну и ту же кривую. И я сказал: «Ну, разве это не замечательно? Мы тут обнаружили что-то – эстетику языка, – которую можно зарегистрировать с помощью физического прибора. Ну разве не прекрасно? И лучше сообщить людям с факультета психологии – они там все знают об этом предмете, и все это можно измерить с помощью фотометра Кенига». И вот тут-то земля ушла у меня из-под ног.
Я впервые пошел на факультет психологии и впервые в своей жизни понял, что на земле нет никого, кто бы все об этом знал. Это было для меня потрясением. Понимаете, я никогда не видел мистика, который занимался бы своим делом и при этом не был бы полностью уверен в том, что он делает. И я никогда не видел инженера, который, строя железнодорожные мосты, не демонстрировал бы уверенность и знание своего предмета. И я привык жить в мире, где люди являются специалистами своего дела, где люди уверены, могут достигать результатов, могут добиваться необходимого эффекта и знают свое дело. И тут я ступаю в трясину, где люди не только ничего не знали, но даже и не стремились знать. И эти эксперименты восприняли как «Что ж, это очень интересно. А зачем ты это сделал?».
Да, после этого я достаточно сильно заинтересовался... В колледже были люди, которые выполняли за меня задания по математике, а я выполнял за них задания по психологии и английскому, именно так я и проучился в колледже, потому что я никогда не посещал занятия. И я, бывало, читал учебники по психологии и шел и сдавал за кого-то экзамены, потому что это было очень просто. Проще пареной репы. Все, что вам нужно было знать, – это названия частей мозга и частей сердца. Я не знаю, какое отношение к этому имели части сердца, но о них говорилось в учебнике. Там не предпринималось попыток понять, что такое мышление, там просто говорилось о каких-то колебаниях, которые проходят через синапсы, и вы прогоняете крысу через лабиринт – и все дела.
Я сейчас говорю с большим сарказмом; несомненно, в психологии есть еще много всякой всячины. Но вот понимания там нет.
Другими словами, я обнаружил область человеческого знания, которая была нашим слабым местом. И в этот момент мне стало очень интересно. И дело было не в том, что я не знал предмет. Я очень упорно изучал эту область, прежде чем понял, что то, что профессора говорили мне, было для них правдой: все безнадежно, нет никакой возможности кого-либо когда-либо изменить, люди, имеющие тот или иной уровень КИ, сохраняют этот уровень КИ навсегда, и для них все кончено; глупые люди остаются глупыми, неспособные люди остаются неспособными, а все умные – сумасшедшие. И тот факт, что эти профессора так основательно увязли в своих представлениях о невозможности изменить человеческий разум, особенно раздражал меня. Насколько сильно может человек увязнуть?
Я говорил: «Но, послушайте, когда я прихожу в класс, чтобы сдать экзамен...» Кстати, тогда, в те далекие времена, действовал сухой закон, так что пили тогда, разумеется, гораздо больше. И я время от времени выходил с моими друзьями – по большей части газетными репортерами и так далее – и мы пропускали по несколько рюмочек самодельного джина, который поставлялся самыми лучшими гангстерами. И на следующее утро я совершенно точно знал, что я чертовски туго соображаю. Так что я говорил: «Послушайте, если вы вечером выпили несколько рюмок и на следующее утро туго соображаете, то разве вы тем самым не изменили свой интеллект?» И мне отвечали: «Это не имеет к делу никакого отношения».
Так что существовала область человеческого знания, которая, с моей точки зрения, оставалась открытой для исследований.
Я продолжал писать. Мои произведения имели все больший и больший успех. Все шло замечательно. Я поехал в Голливуд, писал сценарии для фильмов и так далее. Моя профессиональная жизнь была на самом деле очень насыщенной. И все это время я хранил ужасную тайну. Она заключалась в том, что я пытался разобраться, что же такое разум и с чем его едят. Я даже не мог сказать об этом своим друзьям – они бы меня не поняли. Они говорили: «Хаббард живет просто замечательно. Он общается с кинозвездами. И он умеет гипнотизировать, поэтому у него нет проблем с редакторами. У него есть квартира и разные вещи». Они говорили... всякий раз, когда я затрагивал эту тему, они не могли понять, почему это я интересуюсь чьим-то разумом или чьей-то жизнью. Я жутко их донимал и задавал им всякие нескромные вопросы.
И к 1938 году я, как мне казалось, нашел тот фактор, который является общим для всей жизни. Но ведь я, в конце концов, довольно тесно общался с двенадцатью различными туземными культурами, если не считать население Бронкса. И у меня к этому времени было довольно точное представление о том, какой круг вопросов будет затрагивать мое исследование. Я выяснил, что у первобытного человека и у цивилизованного человека есть очень много общего, но нет ничего, что было бы общим для всех этих культур, кроме выживания. Выживание – это единственное, что было общим для всех них, позвольте мне сформулировать это таким образом. Очевидно, что все они тем или иным способом пытались выживать, независимо от того, были ли они цивилизованными или нет, независимо от того, были ли это тлинкиты на Аляске, или алеуты, или китайцы, или тагалы, или чаморро. Кем бы они ни были, они пытались выживать.
И после 1938 года «стремление к выживанию» стало вполне определенной областью изучения. И мы бы получили все эти данные гораздо раньше, и все это было бы сделано гораздо более тщательно, и в этом исследовании не было бы такого количества промежуточных точек, если бы где-то в то время не появился один тип по фамилии Гитлер, который сошел с ума еще в 1933 году и который с 1933 года начал вопить... мы все его слышали. И кто-то решил принять его всерьез. Так вот, я не знаю, кто первым решил принять его всерьез, но это была ошибка. И не успели мы и глазом моргнуть, как все мы оказались участниками обычной войны, результаты которой теперь, по всей видимости, полностью аннулированы и которую нужно начинать с самого начала – но так это и бывает с войнами. Войны никогда не решают никаких проблем – они могут только отсрочить решение на некоторое время.
И во время войны... во время войны я сделал несколько очень интересных наблюдений, которые имели отношение к разуму. Я находился на борту одного корабля, и там было примерно семьсот человек, и каждую неделю по два человека сходило с ума. На этом корабле каждую неделю по два человека сходили с ума. То есть очень много людей сходило с ума. Но если принять во внимание, что их некем было заменить, то в большинстве случаев они просто продолжали выполнять свои обязанности.
Мы особенно активно боролись против того, чтобы от служебных обязанностей отстранили одного парня; он был до того невоспитан, что захотел получить увольнение на берег посреди Тихого океана и пришел за увольнительной к старпому, который в это время мылся в душе. А старпома на корабле не слишком любили. И старпом, весь в мыльной пене, под струями душа, сказал этому парню что-то грубое и невежливое. И этот парень выхватил нож, заскочил в душ, выгнал оттуда старпома, и перед нами разыгралось восхитительное зрелище: старпом бегал по палубе кругами, а за ним бежал этот сумасшедший и размахивал ножом. Я помню, как мы вышли из моей каюты вместе с офицером-артиллеристом (мы там играли в карты или в шахматы или во что-то еще) и наблюдали, как эта парочка делает свой первый круг.
И офицер-артиллерист предложил: «Послушай, у меня есть пистолет. Давай это прекратим».
И я сказал... я сказал: «Зачем?»
Примерно к этому времени к процессии присоединились два главных старшины корабельной полиции, и зрелище стало очень, очень забавным. Так что мы смотрели, как они пробегают мимо нас. У нас очень давно не было никаких развлечений, и мы... В конце концов нам это надоело, и мы с офицером-артиллеристом остановили этого сумасшедшего, поставив ему подножку, и после этого экипаж неделю с нами не разговаривал. Но этот человек должен был продолжать выполнять свои обязанности.
Я жил в одной каюте с врачом этого корабля. И в течение некоторого времени занимался изучением разума. Члены экипажа в любое время дня и ночи приходили, чтобы им сделали перевязку или что-то в этом роде. А когда военврач уходил, этими людьми занимался я, понимаете, и тем или иным образом работал с их разумом. А когда врач был на месте, он зашивал их и давал им таблетки. Так что им было хорошо. А у меня было много материала для изучения. Военврач передал все это в мои руки. Ему все равно все это надоело. Он сам был на грани.
А в конце войны мне не повезло: я стоял не там, где надо. Вы всегда сами виноваты, вы же знаете; вы стоите не там, где надо, и не тогда, когда надо, и тут появляется что-то еще и пытается занять то же самое пространство. Это всегда заставляет вас чувствовать себя очень неловко.
В конце войны я провел примерно год в госпитале, отходя от последствий злоупотребления шотландским виски, которое я выпил во время войны, и от чрезмерных доз свинца и так далее, вы понимаете. Как это ни странно, они провели мне психиатрическое обследование, как и всем ветеранам, и выяснили... Кстати, это до смерти перепугало меня – до смерти перепугало меня. Я зашел в кабинет, мне провели это обследование, и когда психиатр закончил – он был очень любезен, – он начал писать. И когда он закончил свою писанину длиной в две страницы это очень интересно, – и когда он закончил свою писанину длиной в две страницы... Пациенты обычно забирали свою историю болезни с собой в палату. Я смотрел на все это и говорил себе: «Так что, неужели я все-таки сошел с ума?»
И он взял эти две страницы и положил их в мою папку, и я быстро и радостно сказал... вы начинаете себя вести таким образом; если вы некоторое время имеете дело с вооруженными силами, вы начинаете вести себя в жутком 1,1; и я сказал: «Ну, я сейчас возвращаюсь в палату. Я отнесу папку». Он ответил: «О нет, ее отнесет курьер».
В ту ночь мне спалось плохо. На следующее утро после завтрака я сказал себе:
«Думай, Хаббард, думай!» Так что я немного подумал и внезапно осознал, что мне стоит обзавестись зубной болью и записаться на прием к зубному врачу, и тогда мне дадут на руки мою историю болезни, чтобы я смог отнести ее в стоматологическую клинику.
Так что они отдали мне всю мою историю болезни, я засунул ее под мышку и направился в стоматологическую клинику – в том направлении. У входной двери росло очень прелестное вечнозеленое растение. И там можно было скрыться от людских глаз, так что, как только я поравнялся с этим вечнозеленым растением, я просто нырнул, понимаете, очень быстро, и открыл историю болезни. О, вот оно. И эта писанина, которую почти невозможно было разобрать, растянулась на две длинные страницы, и прочесть их было очень сложно. И я продрался через все эти невероятные специальные термины, понимаете. Я прочел все это очень тщательно и добрался до последнего абзаца, и там было сказано... О, там были слова вот такой длины, а ширина страницы была всего-навсего вот такой. И я добрался до конца, и там было сказано:
«Короче говоря, у этого офицера нет никакой предрасположенности к психозам или неврозам».
И я в изнеможении опустился на скамью и сказал себе: «Ну, я, похоже, выжил». И я чувствовал себя очень, очень хорошо, и в этот момент ко мне подошел морской пехотинец, взял меня за локоть и сказал: «Вам назначен прием у зубного, и меня отправили, чтобы я вас нашел». Так что меня отвели туда и запломбировали зуб. Вот цена, которую вы платите за любопытство.
Однако в течение этого последнего года войны я занимался в библиотеке военно-морского госпиталя Оук-Нолл. Я обнаружил, что просто-напросто сняв с воротника одну петлицу, я становился врачом, понимаете, – очень просто. В медицинскую библиотеку не пускали никого, кроме врачей, имеющих степень доктора. Но я подошел к столу с одной-единственной петлицей, с левой стороны, понимаете, и я заплатил пару долларов морскому пехотинцу на костылях за то, чтобы он подошел ко мне и сказал: «Доброе утро, доктор», – и таким образом я смог обеспечить себе год занятий в медицинской библиотеке.
Я изучал эндокринную систему, я изучал и то и это и придумал несколько различных экспериментов. Я, кстати, погубил целый исследовательский проект. Был один доктор с совершенно невероятной фамилией – Янкевиц, и Янкевиц проводил серию исследований военнопленных, которых в то время освобождали из немецких лагерей и японских лагерей, захваченных нашими войсками. И этот Янкевиц пытался вылечить их с помощью тестостерона и других эндокринных препаратов. И я имел доступ ко всей его документации, потому что мы с ним... мы по вечерам играли в домино и разные другие игры. И я имел доступ ко всей его документации, а он выполнял очень, очень точные проверки метаболизма и другие действия, чтобы продемонстрировать результаты воздействия эндокринных гормонов и экстрактов на военнопленных, понимаете.
Что ж, все было очень просто. Все, что мне нужно было сделать, – это узнать имя одного из участников его экспериментов, отвести этого человека в парк, усадить его и провести ему немного психоанализа и применить кое-что из первых разработок по Дианетике и Саентологии, разобрать на части его вторую динамику и собрать ее снова и отправить его на проверку метаболизма, понимаете. В один прекрасный день Янкевиц сказал мне: «Бог ты мой! С этими отчетами что-то не в порядке». Он сказал:
«Что-то тут не так с этими больными; некоторые из них поправляются».
Что ж, с помощью этих экспериментов я выяснил, что функция контролирует структуру, что мысль контролирует материю и что материя не контролирует мысль. Потому что те, которым делали уколы и которых лечили, но которым при этом не проводили психотерапию, не выздоравливали; они оставались на том же самом уровне. Это было интересным доказательством того, что эта терапия никуда не годится. Но те, которых я ловил за деревом или на скамейке в парке и которым мне удавалось украдкой всучить несколько метров фрейдовского анализа... и кое-что из первых разработок Дианетики и Саентологии, – они внезапно поднимались по шкале, понимаете.
Другими словами, работая с мыслью и мышлением, я обнаружил, что могу влиять на то, что происходит с человеком, и на его состояние, но подобным же образом я обнаружил, что этого невозможно добиться с помощью лекарств. И это была очень важная серия экспериментов, данные о которых, к сожалению, не доступны нам в полном объеме; возможно, они по-прежнему хранятся где-то в министерстве по делам военно-морских сил в Вашингтоне в папке, на обложке которой стоит большой вопросительный знак, – поскольку с точки зрения Янкевица этот проект закончился провалом.
Так вот, это был первый широко проведенный опыт, во время которого все это и было проверено. Мысль – это босс. Мысль правит всем. Мысль может изменять структуру, а материя на самом деле не может изменять материю – однако мысль может изменять материю. Интереснейшее открытие, не правда ли? Вы можете добиться изменения веса человека, воздействовав на его мышление. Если вы можете сделать это, то что мы изучаем? Следует ли нам изучать и дальше структуру, чтобы добиться выздоровления человека, изменить его поведенческие шаблоны, следует ли идти в этом направлении до конца? Следует ли нам продолжать изучение мозга? Нет.
Нет, ни в коем случае. Ни в коем случае. Предметом изучения должна быть только мысль.
Что ж, немного позже правительство решило выплатить мне все жалование, которое оно мне задолжало. Оно задерживало выплату причитающегося мне жалования. Я пару лет служил в войсках, участвовавших в боевых действиях, не имея права на повышение в звании. Время от времени я получал приказ, и там говорилось:
«Отправляйся на фронт» – или что-то вроде этого, понимаете, и я говорил врачу:
«Ладно». И я говорил офицеру, ответственному за личный состав: «Я отправлюсь туда, но где дополнительная нашивка? Вы посылаете меня выполнять задание, которое требует очень большого количества золотого галуна, а если вы очень тщательно обследуете мой рукав под микроскопом, то вы обнаружите, что галуна там не так уж и много. И я беспокоюсь не о чине. Просто я промотал свое состояние, знаете ли, и лишняя сотня-другая долларов в месяц пришлась бы очень кстати». А мне в ответ говорили что-нибудь типа «Приказ есть приказ, Хаббард. Я знаю, что ваше здоровье не позволяет вам сдавать экзамен на следующее звание, но никто не сказал, что оно не позволяет вам воевать за свою страну». Так что я шел и воевал за свою страну. И через некоторое время мне это надоело.
Но к концу войны они вдруг передумали. К этому времени я уже не находился на службе, так что, конечно, это было самое подходящее время для того, чтобы как следует помочь человеку и поднять его боевой дух, чтобы он мог служить своей стране, ведь он уже не находился на военной службе. Понимаете, какая тут логика? Так что они дали мне толстую пачку казначейских чеков. Вдобавок, дела мои были не столь уж плохи: я продал сценарий фильма – «Пикирующий бомбардировщик» возможно, вы его видели. Уоллис Бири и так далее, давным-давно. Я продал его в самом начале войны, завел сейф в банке и не рассказывал об этом никому из родственников, я засунул в него десять тысяч долларов в тысячных купюрах и запер на замок.
Так что, вернувшись с войны, я не стал использовать чеки. Должен вам признаться, что ради денег и продвижения вперед в исследованиях мне на самом деле не пришлось проливать много пота. По окончании войны я взял деньги, купил яхту и отправился в путешествие в Вест-Индию. Но когда эти деньги кончились, я понял, что мне нужны средства. Тогда я обналичил казначейские чеки, и на них были проведены первые исследования, плодами которых мы теперь пользуемся. Это очень забавно, но они были проведены именно на эти деньги. Я отправился прямо в центр Голливуда, снял себе офис, нанял медсестру, обернул голову полотенцем и стал свами. И я сказал... как это ни странно, я никому не называл своего имени, я не говорил, что я делаю, и к 1947 году мне удалось сделать человека клиром.
Я работал как одержимый. В лос-анджелесский центр будут время от времени звонить люди и спрашивать: «Вы знаете, я видел фотографию доктора Хаббарда, а несколько лет назад в Голливуде работал человек, который был очень похож на него, и он что-то сделал со мной, и с тех пор я всегда был здоров и счастлив. Это тот же самый человек?» И, конечно же, сотрудникам центра дано указание отвечать «Нет». Они бы испортили результаты всей серии экспериментов. Этим людям никогда ничего не говорили, и тем не менее некоторые из них стали клирами.
Это были первые клиры. И им больше не давали никакой информации или чего-то в этом роде, они были нужны мне в качестве некоторого последовательного ряда кейсов, с которыми я работал.
Всего лишь несколько недель назад мой офис в Вашингтоне пришлось перевернуть вверх дном после того, как я обнаружил, что имя и адрес одного из этих преклиров были потеряны. И во всем этом наверняка было замешано что-то сверхъестественное, потому что в конце недели от этого человека пришло письмо, а до этого он не писал несколько лет. Он написал, что в его семье все хорошо, что все идет просто прекрасно, дал полную информацию о кейсе и так далее. И даже сотрудники моего офиса начали посматривать на меня как-то странно.
Но эти люди нужны мне просто в качестве длинного ряда кейсов, с которыми я работал, и их кейсы вообще не трогают. Их сделали клирами; они остаются в таком состоянии – по крайней мере те, с кем я по-прежнему поддерживаю контакт. Некоторых я в суматохе потерял из виду.
Один из них был психиатром. Когда «Дианетику» впервые опубликовали в Соединенных Штатах, этот парень сказал: «Вы знаете, несколько лет назад один человек работал со мной до тех пор, пока я не достиг состояния, называемого "клир", так что это, должно быть, вполне обыденная вещь. Он в то время работал в Голливуде. Конечно, с тех пор я больше не занимался психиатрией как таковой, но я не могу понять, почему это все так взволнованы. Этот Хаббард, несомненно, учился у того типа в Голливуде». Он был совершенно прав.
Что ж, пойдем вперед по траку, пойдем вперед по траку, посмотрим. В 1950 году я наконец написал книгу, написал ее в Соединенных Штатах, издал, и не успел никто и глазом моргнуть, как она стала бестселлером, оказалась наверху списка в «Нью-Йорк тайме», и все шло великолепно, это был бум, она пользовалась невероятным успехом, и это был сногсшибательный, катастрофический успех, – и я обнаружил, что у меня нет никакой административной структуры, практически никакой организации, вообще ничего. И там, в Соединенных Штатах, на наши головы как будто обрушился весь мир, и нам крепко досталось.
Дианетика стала очень широко известна за один день. Очень широко известна. Множество людей засучили рукава и начали помогать. С того момента и до настоящего времени эти замечательные люди продолжают оказывать помощь, так что эта деятельность перестала быть занятием «одного-единственного». У нас в списках много имен, в игре участвует много людей. Это радует, потому что это очень хорошие люди. И произошло просто вот что: в человеческих знаниях есть дыра, понимаете. И вы могли бы сказать, что кто-то проник в этот вакуум. Но было также и множество других людей, которые тоже осознавали тот факт, что в человеческих знаниях имеется дыра, и они увидели, что этот вакуум начал частично заполняться, они засучили рукава и оказали значительное содействие в доведении этой работы до конца.
Так вот, за время, прошедшее с тех первых дней (которые на самом деле не были такими уж драматичными) до настоящего момента, мы совершили гигантский скачок вперед. И даже я не осознаю, насколько велик этот скачок... Время от времени мне приходится оценивать ситуацию со стороны и убеждать себя в том, что все хорошо, понимаете? Я говорю: «Рон, несомненно, все идет хорошо». И я отвечаю: «Да, но не будь слишком самонадеян, сынок. Нам предстоит сделать еще очень много».
Так вот, дело в том, что, когда вы начинаете заполнять такого рода вакуум, этот вакуум стремится разорвать тех, кто пытается его заполнить. И с людьми, которые были с нами с самых первых дней, которые были одиторами и которые продвигали наш предмет вперед, – с этими людьми происходили довольно-таки драматичные события, возможно, более драматичные, чем со мной.
Что мы сделали? Мы наступили на величайшую кнопку глупости из когда-либо существовавших у человека. Это состояние практически абсолютного незнания. И вот мы приходим и наступаем прямо в центр этой кнопки глупости – причем делаем это не слегка и не деликатно, понимаете. Мы делаем это не так, как это делают профессора. Они делают это вот так: «Ну, мы думаем... мы полагаем... возможно... может быть, что если вы рассмотрите эту ситуацию, то не исключено, что вы обнаружите, что какую-то ее часть, возможно... мы полагаем – если, конечно, вы не будете слишком сильно спешить с этим, – можно будет как-то понять, вероятно, при условии выделения достаточного количества миллионов для проведения исследований на протяжении следующих пятнадцати или двадцати тысяч лет».
Столь решительный подход к делу на самом деле иллюстрирует то, как действуют фонд Форда и другие корпорации, которые пытались сделать что-то в данной области. И я не порицаю этих людей и не говорю, что все они такие совершенно ни на что не годные люди. Они просто такие. Ведь когда эти большие организации, не имея ни энергии, ни искренности, ни преданности своему делу, наступают на эту кнопку глупости, они просто глупеют. Это просто оглоушивает их, – это хуже, чем быть просто ошеломленным. Это намного сильнее; это то же самое, но в кубе.
И когда некоторые из этих людей приходят и наступают на эту кнопку глупости, они просто исчезают в этой трясине – обычно так и бывает.
Конечно же, время от времени мы сами оказывались оглоушенными – у нас это неплохо получалось. Мы неожиданно забираемся в тот или иной сектор, у нас возникает необходимость работать со слишком большим количеством людей, наша популярность распространяется слишком широко, возникают организационные проблемы и проблемы, связанные с нашим влиянием на все общество, и мы сталкиваемся со всем этим лицом к лицу, и все это совершенно новые для нас проблемы, и мы пытаемся применить к ним решения, взятые из Дианетики и Саентологии, и у нас у самих голова начинает идти кругом. Мы работаем не идеально, далеко не идеально – мы работаем совсем не идеально. Но, черт возьми, мы стараемся, и, ей-богу, это больше, чем кто-либо когда-либо делал.
Мы очень стараемся. И люди, которые занимаются этим, люди, которые работают над этим, поступают правильно гораздо чаще, чем неправильно. А чтобы добиться успеха в жизни, вам всего-навсего нужно быть правым чуть-чуть больше, чем на пятьдесят процентов. Если вы постоянно правы чуть больше, чем на пятьдесят процентов, то вы не можете не победить – при условии, что вы никогда не ошибаетесь в важных вопросах.
Вся история организаций, которые возникли по всему миру, – это история порядка, проникающего в замешательство. Если вы не думаете, что четверть миллиона заинтересованных людей на одном континенте не могут создать замешательство, вам нужно было бы быть там – некоторые из вас там были. Бац! Бабах! «Расскажите об этом побольше». Что ж, я написал первую книгу потому, что мне надоело получать каждое утро по мешку писем, в которых мне задавали новые и новые вопросы. И мне надоело диктовать письма, каждое из которых было длиной в несколько глав книги. Так что я взял и написал книгу.
Кстати, издатель отнесся к ней очень наивно. Он сказал: «Ну, может быть, пять-шесть тысяч экземпляров и будет продано». Так что он заказал именно это количество и распродал его еще до того, как книга была опубликована. В издательстве «Америкэн бук кампани» до сих пор помнят ту суматоху, которая поднялась, когда они пытались напечатать в США достаточное количество экземпляров книги «Дианетика: современная наука душевного здоровья».
А когда ее опубликовали здесь, в Англии, ее распространению сильно помешал тот же самый фактор – не было возможности напечатать книгу в достаточном количестве. И как результат продажи снизились.
Но в 1952 году я решил, что мне пора выйти в мир, оставив этот сумасшедший дом, который называют Соединенными Штатами. Это суровое заявление; большинство американцев, присутствующих здесь, будут недовольны тем, что я назвал США сумасшедшим домом. Но в том, что касается психотерапии, это настоящий сумасшедший дом. Стоит вам только упомянуть об изучении разума, и все официальные лица рестимулируются настолько, что у них начинается психоз и они начинают рвать и метать. Это настоящее безумие.
Я решил, что заслужил отдых, и поэтому приехал в Англию. И как раз вовремя, чтобы заполучить британскую подданную в лице дочери. Диана родилась в первую неделю после моего прибытия сюда. У Мери Сью все шло хорошо; мы с ней встретились с несколькими людьми, которых я вижу перед собой прямо сейчас. Мы создали первую организацию, мы обеспечили, чтобы она продолжала работать, и нам так или иначе удалось сохранить ее. Не все в ее истории было тихо и мирно. Бывали моменты, которые критично настроенный наблюдатель счел бы трудными.
И были такие моменты, когда находиться в этой организации было равносильно участию во Второй мировой войне. Но эта организация выросла от очень, очень скромных размеров до довольно-таки внушительных. И все это произошло благодаря тому, что присутствующие здесь британцы, шотландцы, ирландцы и валлийцы были искренними, преданными своему делу и способными людьми, – они не только помогли нам создать организацию, но и сохранить ее и обеспечить, , чтобы она продолжала работать. И мы оказываем значительное влияние на общество. Мы не осознаем, насколько значительное влияние мы оказываем на общество, но мы, несомненно, оказываем влияние. И теперь это становится чем-то большим, нежели просто влияние.
Но раньше в Соединенных Штатах люди с юмором относились к упоминаниям о Дианетике и Саентологии. Через некоторое время они стали относиться к этому очень серьезно. А еще через какое-то время – я бы сказал, примерно два года назад, – упоминание о Дианетике стало вызывать сердитые вопли. А теперь власть предержащие лишь немного плачут, когда слышат упоминание о ней.
И это совершенно нормально, что мы довели их аж до апатии, поскольку только мы можем вытащить их из нее.
Многие другие движения в истории человечества были гораздо более масштабными, производили гораздо более яркое впечатление, существовали очень долго и на самом деле вообще несопоставимы с Дианетикой и Саентологией, которые довольно спокойно, упорядочение развиваются и не пытаются во имя тех или иных символов ошеломить общество – они искренне стремятся (и отдают этому все свои силы) просто сделать этот мир лучше и, быть может, дать человеку возможность немного пожить.
За историю человечества предпринималось много таких попыток, которые были гораздо более доблестными, гораздо более романтичными, более яркими, более эстетичными. Возьмем к примеру то, что сделал Гаутама Сиддхартха – человек, известный как Будда. Его философия распространилась по всей Азии. Он выдвинул несколько идей, которые были вполне приемлемы для окружающих его людей. У него не было никакой коммуникационной сети. Он не получал сколько-нибудь значительного содействия от других. И вот уже 450 миллионов человек, живших до этого в варварстве, обретают цивилизацию. Учения Гаутамы Сиддхартхи проникли в Японию, и благодаря им японский народ получил первую письменность и первые искусства. Мир, существовавший по принципу «человек человеку волк», стал местом, где люди могли жить. Половина всего известного мира и две трети населения этого мира полностью изменились благодаря простой деятельности Гаутамы Сиддхартхи и его друзей.
Так вот, это была сокрушительная атака на варварство. Более того, это была очень романтичная и очень доблестная атака. Боюсь, что наша деятельность не относится к той же категории, поскольку мы пользуемся всем, что было до нас. У нас есть преимущество: мы знаем многое из того, что обнаружил Гаутама, и эти знания вплетены в нашу жизнь, они вплетены в Дианетику и Саентологию, и на самом деле мы даже не можем выделить их и сказать, что то-то и то-то пришло к нам оттуда-то. Вполне возможно, что люди думали об этом на протяжении пятидесяти тысяч лет, и вы не могли не позаимствовать немного истины у каждого из них.
Так что неверно, что мы совершили прыжок, как с подкидной доски, – одно усилие, в результате которого что-то внезапно появилось перед всеми как вспышка, как пламя, и осветило все вокруг. Боюсь, что мы были достаточно мудры и воспользовались плодами трудов всех тех, кто на протяжении многих лет о чем-то думал и что-то говорил. Их было много, и они многое сказали.
И только благодаря их усилиям, направленным на создание цивилизации, только благодаря их усилиям, направленным на уничтожение варварства, у нас теперь есть достаточно свободного времени для того, чтобы действительно развернуть активную деятельность. Мы очень многим обязаны этим людям – очень многим. Мы не обязаны верить всему, что они говорили. Как сказал Гаутама: «Если что-то не является правдой для вас, то это не правда». Мы не обязаны брать на вооружение все, чему они научились, или следовать учениям их культов и использовать их организационные структуры. Но мы, несомненно, можем извлечь пользу из того, что они сделали, а сделали они немало. Они сделали очень много.
Таким образом, мы очень многим обязаны прошлому. Мы очень многим обязаны нашей теперешней цивилизации. Мы очень многим обязаны тем людям, тем вещам и обстоятельствам, благодаря которым мы смогли получить достаточно свободного времени, смогли многое обдумать, многое организовать и достаточно много написать, чтобы можно было делать то, что мы можем делать сегодня. Гаутама Сиддхартха был первым, кто сказал, что можно стать клиром. Однако он сказал только то, что все, что нужно для этого делать, – это думать о сути разума. Если вы будете просто думать о сути разума, вам конец. Спросите у тех, кто пытался это сделать.
Цель, поставленная им, в наши дни достигается в Саентологии. Это не новая цель, но сегодня мы можем ее осуществить. Мы можем ее осуществить. Мы можем выполнить многие из тех обещаний, которые были когда-либо даны.
Это не означает, что мы должны выполнять обещания других. Это означает, однако, что человек очень, очень долго мечтал о том, что он как индивидуум и общество, частью которого он является, смогут стать свободными, что он сможет познать жизнь и сможет в значительной степени контролировать ее. Человек мечтал об этом вечность и посвятил много дум и усилий воплощению этой мечты и этой цели. Я не могу с величественным видом заявить вам, что мы полностью завершили работу, что мы никогда больше не столкнемся ни с чем непредсказуемым, что у нас никогда не возникнет никаких трудностей и что перед нами лежит гладкая дорога.
Но вот что я скажу вам сегодня: мы можем делать людей клирами – одного за другим; эту цель мы можем достичь. И я могу вам сказать, что она стоит того, чтобы ее достичь. И она может быть достигнута в широких масштабах, без каких-либо ограничений. И сегодня человек может достичь этой цели – освободить себя и свой народ – с помощью Саентологии, при условии, что он будет работать усердно, при условии, что он будет работать честно, и при условии, что он не допустит, чтобы активная деятельность была свернута.
Спасибо.