Привет! Добро пожаловать на конгресс.

Так вот, обычно мы начинаем эти конгрессы с чего-то очень приятного и волнующего. Но мы редко пытались заняться производством, таким масштабным, таким эпохальным и историческим, как сегодня.

Так вот, вы думаете, что вы на конгрессе, не так ли? Нет, ви ни на кангрессе. Ви есть на мыс Карниворос, унд ми, иностранний ученние, хотеть помочь дер американский правительства собираться запускать дер первий неудачний спутник. Так вот, мне нушин маленький помощь. Стыдно сказат, но мне нушин американиц помогать мне, федь кто-то... кто-то должен тут что-то делать. Так фот, наши умелый помощники – это есть дер фесь технический персонал мыса Карниворос, и фот полюбуйтесь! (Понижающийся свист. Грохот.)

Что ж, воздух сейчас ничего не полететь. Ми, иностранний ученний, хотеть помочь Америка отрезать ее дер головы с плеч, ми очень огорчиться, но ми фсе равно уметь пустить спутник наверх. Так вот, это есть первий неудачний запуск американский спутник, и сморчки вроде Эйзенхауэра и эти другие американцы – фам они вовсе не нушин, потому что смотреть, что мы уметь делать! (Электронный звук. Бум! Бум! Бум! Бум!)

Что ж, фот так... фот так. Теперь ми знаим. Он у нас еще и упасть обратно. Это больше хорошо, чем у русские. Так вот, все шутки в сторона, это есть великий изобретение. То, что ничего не получиться, не иметь никаких отношений к американским ученним.

Вот что забавно во всем этом ракетном параде, который вы только что видели... вот что очень забавно в связи с ракетами и американской наукой в целом... люди скажут вам, что она проигрывает. Но я скажу вам кое-что очень забавное: она не проигрывает; она находится далеко впереди, однако правительство пока еще не дало ей ни малейшей возможности показать себя. Я говорю это серьезно. Правительство пока еще не дало ей ни малейшей возможности показать себя.

Я не знаю, почему так происходит, но, похоже, правительство пришло в несколько раздавленное состояние из-за того влияния, которое оказывается на него из-за границы. Возможно, в один прекрасный день оно посмотрит вокруг и заметит, что у него есть кое-какие ученые здесь, в Америке, которые могут кое-что сделать. Но если этот день никогда не наступит, мы все равно запустили спутник.

Что ж, я очень рад видеть вас здесь, на этом конгрессе. Нас тут на самом деле больше, чем было на прошлогоднем конгрессе, который состоялся в середине года. Спасибо вам всем за то, что приехали.

На этом конгрессе нам нужно рассмотреть столько материала, что я очень... я чувствую себя странно, когда начинаю излагать вам этот материал. Я имею в виду:этого материала так много, что я начинаю думать, не стоит ли мне немного растянуть все это, понимаете?

На самом деле здесь у нас есть три программы, которые мы должны выполнить в течение трех дней. Вы видели тут и четвертую программу, которая не была включена в расписание вплоть до того момента, пока конгресс почти не начался. Но у нас тут есть три программы, которые нам нужно выполнить, и первая из этих программ, сегодня, – это просто Саентология и проект «Клир»; тут у нас довольно много данных на эту тему. Завтра у нас будет другой проект, который представляет собой значительный интерес. А на следующий день у нас будет еще один проект, который, вероятно, вызовет у вас еще больший интерес и который представлен тут большим вопросительным знаком – вы можете видеть его на плакатах. Итак, нам следует приступить к делу.

Мы... если говорить об организациях в Саентологии, нам в действительности всего лишь около четырех лет. Дианетика и дианетические организации были столь же неконтролируемы, сколь и любой преклир, с которым вам когда-либо доводилось иметь дело. Все это само по себе было довольно интересным «спутником»; все это было интересной ракетой. Но на самом деле тут не было постоянного роста; тут был спонтанный энтузиазм.

Я хочу дать вам некоторое представление о том, как далеко мы продвинулись. Первая организация, которую я контролировал, называлась «Офис Л. Рона

Хаббарда». Она находилась в Финиксе, штат Аризона, и она была создана в начале 1952 года; эта организация пыталась главным образом изменить существующую ситуацию. В то время она занималась в основном Дианетикой, но один парень решил тем или иным образом уничтожить организации и прилагал для этого все усилия.

Мы начали переключаться на Саентологию поздней осенью того же года, и Саентология только-только начала развиваться. Мы все еще в какой-то мере занимались Дианетикой. Затем весь следующий год я был за границей; в течение этого времени было сделано очень мало. Начался 1954 год. Это был закат дианетической деятельности и начало саентологической деятельности. Это разные вещи, поверьте мне.

Иначе говоря, с тех пор как мы действительно начали работать с Саентологией, нам сопутствовал успех, мы продолжали двигаться вперед и кривая нашего успеха круто шла вверх. И в данный момент по всему миру в Саентологии обучается столько студентов, работает столько одиторов, функционирует столько офисов и организаций, что это примерно в пять раз превосходит то, что когда-либо было в Дианетике.

Однако это постепенный рост, этот рост происходит очень упорядоченно, очень стабильно, очень устойчиво. И эта кривая, которую мы тут видим, не имеет никакого отношения к тому, делаем ли мы деньги. Мы не делаем деньги. Каждое пенни, которое мы получаем, мы сразу же тратим на те или иные исследования и проекты или на покрытие текущих расходов организации. Это весьма интересно. Организация не занята получением прибыли. Каждый раз, когда организации удается заработать лишнее пении, она сразу же начинает какой-нибудь новый проект.

Но что мы наблюдаем? Мы наблюдаем не какой-то внезапный спонтанный взрыв, который затем сошел на нет... и который примерно через три-четыре года совершенно угас... мы наблюдаем устойчивый рост начиная с 1955 года. Понимаете, как идут дела? И вся организационная деятельность развивается по этой же кривой. Эта кривая идет круто вверх и на каждом этапе этот рост является подлинным, стойким и не несет в себе никаких по-настоящему отрицательных моментов. Так вот, именно это я и имею в виду, когда говорю о создании организации, о создании предмета.

Что же нам пришлось сделать, чтобы добиться такого успеха? Весьма интересно, что что-то новое в мире... это было бы просто чудом, если бы можно было дать начало чему-то новому в мире без какой бы то ни было энтурбуляции вообще. Понимаете, если бы вы просто дали начало чему-то, а все вокруг сказали: «Замечательно», все приняли бы это, это начало расти, и это было бы все. О-о, нет! Нет, нет. Все происходит совсем не так. Вот как это происходит: Бум! Хрясь! Бац... апатия, энтузиазм! безмятежность! апатия, апатия... 1,5... 1,1. Невероятно. Это просто «американские горки». Что ж, эти «американские горки» продолжались первые три года из тех семи лет, в течение которых мы существуем, и эти «американские горки» были суровыми. Любой присутствующий здесь ветеран знает это. Это было тяжело; и я хочу поблагодарить вас от всего сердца за то, что вы прошли через это.

Что же мы теперь должны показать? Что же мы теперь должны показать, спустя все это время? Мы можем показать множество вещей, о которых вы бы даже не подумали, как об активах. Я знаю, что вы пришли сюда не для того, чтобы слушать какие-то скучные лекции по экономике. Вы хотите узнать что-то о самих себе и так далее. Что ж, самое лучшее, что я могу сказать вам о вас самих, так это то, что вы добились успеха, и я прямо сейчас пытаюсь сказать вам это: вы добились успеха. Поскольку если организация процветает... если вы процветаете, то организация тоже процветает, а если процветает организация, то процветаете вы. Это просто-напросто показатель того, занимаемся ли мы распространением. Это просто-напросто показатель того, выходим ли мы вовне.

Так вот, вы сидите в каком-то одном маленьком уголке, вы беседуете с каким-то человеком, и он говорит: «Что ж, все эти вещи, мой разум. Я знаю, что с моим разумом все в порядке. Я обычно держу его дома на пианино». Мы беседуем с этим парнем, мы беседуем с тем парнем, мы беседуем еще с каким-то парнем; и все они, один за другим, говорят нам: «Нья... нья». Ваши родители заявляют вам: «Ты что, сумасшедший? Занимаешься такими вещами. Да что с тобой? Оставь в покое всю эту ерунду с самосовершенствованием. Будь счастлив, как мы». Мы теряем всех своих друзей; мы наживаем множество врагов, и к счастью, у нас появляется множество новых друзей, но на этот раз это уже стоящие друзья.

Я, кстати, вспомнил свои разговоры с несколькими людьми в организации, с девушками... очень забавно... их рассказы о походах «туда», далеко от организации, далеко от своей группы, от своих друзей-саентологов. Это всегда какая-нибудь печальная история. Это достойно пера Эдгара Аллана По. Очень забавно.

Однажды я сделал это сам. Первый раз, когда я вообще уехал из центра или из организации... я был совершенно вовне, понимаете, не поддерживал никакой связи... я уехал всего лишь на несколько дней, это было в Калифорнии. Я просто уехал и вращался среди... среди тех, кого Рузвельт назвал «забытыми людьми». Вот только он не забыл их, он не забыл их в достаточной степени. Так что я вращался среди таких людей, а потом, когда я ехал назад в центр, под конец этого периода... под конец этой поездки... внезапно у меня начало улучшаться настроение. До этого я не осознавал, что я был несчастен. И дело было не в том, что люди в центре использовали ту же терминологию, что и я, а в том, что они были живыми; они отвечали, когда кто-то к ним обращался.

Когда они что-то говорили, то, как правило, их слова заслуживали внимания. Там имело место общение; там были люди; это место было живым. Я чувствовал себя так, словно вернулся с кладбища.

Так что я знаю, что делает человек, когда выходит из класса НСА, отправляется в Милуоки или куда-нибудь еще и остается там. У него было все это море общения, все эти новые друзья, но он ушел, он оставил их всех, и вот он в Милуоки или где-то еще.

Честь и хвала Саентологии за то, что такой человек не совершает самоубийства в первую же неделю. Некоторые из этих людей погибают. Некоторые из этих людей погибают; другие создают группу, и они по-прежнему с нами.

Но это приводит к созданию нового мира; и это первое, что мы должны действительно осознать. Это не просто «сделать кого-то лучше и вылечить его ишиас и...» – совершить что-то в этом роде. К чему это приводит, так это к созданию нового мира! И это позволяет нам видеть мир. Мы видим группу тех, с кем мы объединяемся в нашей собственной области, мы видим их, мы говорим с ними, мы проводим им групповой процессинг, мы работаем с ними; и вдруг вы обнаруживаете, что все они говорят, и вы очень рады говорить с ними, и все идет замечательно. Если вы невезучий, что ж, вы не создаете группу или она распадается.

Но на самом деле вы в какой-то мере уже создали новый мир, – мир, который населен живыми люди, мир, в котором люди отвечают, когда кто-то к ним обращается; это совершенно определенно хороший мир.

Так вот, возможно, у некоторых людей в этом мире есть какие-то недостатки; возможно, нам свойственна язвительность и мы говорим: «Что ж, вы знаете, между нами говоря... между нами говоря, она всегда разговаривает с преклиром, когда тот находится на прошлом траке», понимаете? И мы говорим: «Что ж, он нормальный парень, но я просто не выношу то, как он проводит 8-К». Можно сказать, что это здоровый, критичный мир.

Но можно только пожалеть парня, который присоединяется к группе, а потом идет работать в страховой компании; он приходит в группу раз в неделю, потом он снова идет в страховую компанию и работает там, и он снова приходит в группу – раз в неделю. Мне интересно, не сходит ли он немного с ума от всего этого, просто от этого контраста.

Я слышал, как кто-то недавно сказал: «Если б я только мог выяснить, на каком уровне общения они находятся, если б я только мог выяснить, о чем они стали бы говорить, если б я только мог как-нибудь опуститься на их уровень общения, я бы не возражал против того, чтобы быть с ними!»

Он бы удивился, узнав, что эти люди не находятся ни на каком уровне общения. Они находятся на уровне незначительного следствия. Вы всегда можете сказать шепотом: «Я думаю, завтра будет нормальная погода». И этот человек вероятно посмотрит на вас и скажет: «Кто-то разговаривает со мной? Такого не случалось еще никогда!»

Так вот, очень часто у людей появляются странные идеи относительно всего этого. Кто-нибудь говорит: «Что ж, я был совершенно счастлив. Я жил себе в

Но к счастью, он продолжает заниматься Саентологией, когда узнает, что раньше он был слишком апатичен, чтобы беспокоиться о том, что происходит вокруг него. Подобно бревну, которое плывет по течению, этот человек жил ничего не чувствуя и не общаясь. Что ж, если вы собираетесь жить ничего не чувствуя, не ощущая, не общаясь, без АРО, понимания и еще нескольких незначительных количеств такого рода, то зачем тогда жить?! Зачем жить? Почему бы вам тогда не стать... просто вытащите шестеренку из машины, которой вы являетесь, а потом просто лягте где-нибудь посреди чистого поля и испустите дух, поскольку в такой жизни нет никакого смысла; ведь вещи, которые я перечислил, – это ваше вознаграждение за то, что вы живете; и другого вознаграждения нет.

Вознаграждением является общение, ощущения, АРО, понимание, совместные начинания, энтузиазм в отношении целей, деятельность; чувство, что вы чего-то добиваетесь и что-то делаете. Только это является вознаграждением кому бы то ни было за то, что он живет. Есть вещи, которыми это пытаются подменить: норковые манто, кадиллаки, большие счета в банке. Человек говорит: «Что ж, если только я смогу сколотить пару миллионов, то это будет мне вознаграждением за все это». Что ж, мы с вами знаем, чем это объясняется. Мы видим некоторых из этих парней, которые рабски трудились в течение 20-25-30 лет, затем позволили всему развалиться, сохранив у себя лишь ту первую пару миллионов или что-то в этом роде, и вот такой человек сидит в кресле преклира и у него язва. Этот человек получил свое вознаграждение, как кажется; он, как кажется, получил свое вознаграждение; он получил вознаграждение в виде наличных... но он не получил вознаграждения в виде общения, ощущений, понимания, в виде чувства того, что он хорошо сделал свою работу, в виде АРО. Он не получил этого и заболел! Так что есть кое-что реальное в жизни, и это кое-что реальное есть жизнь. Это не МЭСТ, хотя МЭСТ – это хорошая замена реальности.

И вот что странно: если вы можете получить вознаграждение в виде тех вещей, которые я только что перечислил, то как правило вы получаете вознаграждение и в виде наличных; и определенно нет ничего плохого в том, чтобы иметь несколько бочонков, заполненных до отказа наличностью.

Когда я был ребенком, многие мои друзья в Индии рассказывали мне об ужасах, связанных с обладанием материальными благами. Я сидел, запихивая в рот мороженое где-нибудь в ресторане, и слушал какого-нибудь парня, который рассказывал мне об ужасах, связанных с обладанием материальными благами, и о том, как все это плохо, понимаете? И я говорил: «Слерпс, слерпс. Этот парень сумасшедший!»

Но куда бы мы ни кинули взгляд в жизни, куда бы мы ни кинули взгляд, мы видим людей, которые как бы перестали быть людьми. Они шестеренки или какие-то вещи. Большинство людей представляют собой маленькие островки горя, окруженные со всех сторон чем-то, что находится ниже апатии. Это люди, которые живут в тихом отчаянии. Вы знаете, говорят, что большинство женатых мужчин живут в тихом отчаянии. Они не пробуждаются, поскольку это было бы слишком болезненно. Что ж, если они не пробудятся, то позвольте мне спросить вас: «Как же они получают свое вознаграждение?» Понимаете, как же они вступят в общение, как же они получат хоть какие-то ощущения, как же они достигнут хоть какого-то понимания или добьются хоть какого-то сотрудничества, как же у них появятся какие-то цели и чувство, что они работают сообща с кем-то... как же они получат что-то из этого, если они не могут ничего этого испытать?

И если жизнь заставила вас опуститься на такой уровень, где вы не можете это испытать, а потому не можете вынести такую жизнь, значит, жизнь сыграла с вами самую злую шутку, какую она только может с вами сыграть. Не думайте, что получить пулю – это самая злая шутка, какую с вами может сыграть жизнь, ведь иначе люди не сидели бы перед телевизорами и не смотрели бы эти пьесы. По-моему, весь сюжет этих пьес состоит в том, что парень выходит на сцену и кто-то получает пулю. Парень выходит на сцену и кто-то получает пулю. Интересный сюжет.

Но никто не включал бы телевизор, если бы получить пулю было настолько ужасно, что никто не мог бы вынести этого. Вы улавливаете идею?

Таким образом, здесь мы имеем ситуацию, когда индивидуум уклоняется от того, чтобы что-то испытывать; он уклоняется от того, чтобы испытывать что бы то ни было, и после этого он не может получить никакого вознаграждения. У него не остается способа получить свое вознаграждение, вообще никакого. Если вы не можете ничего испытать, вы не можете получить вознаграждение. А если вы не можете получить вознаграждение, вы не можете жить. Вот так примерно и обстоит дело.

Как же индивидуум попадает в такое состояние, что он не может получать вознаграждение? А вот так: не получая его. Разве это не странно? Вы думаете, что я просто шучу и говорю вам: «Что ж, это славный афоризм или что-то в этом роде: способ не получить вознаграждение заключается в том, чтобы не получать вознаграждение». Но вот что забавно: это все, что можно об этом сказать. Это все, что можно об этом сказать.

Если вы не получаете вознаграждение в течение достаточно долгого времени, то после этого вы уже не можете его получить. Это правило. Это забавно, но это единственное правило, которое тут есть. Если вы не будете ничего испытывать в течение достаточно долгого периода времени, то в следующий раз, когда вы попытаетесь испытать что-то, вы обнаружите, что не можете этого. Здесь мы имеем дело с обладанием в отношении такой вещи, как способность что-то испытать, и это все, с чем мы имеем здесь дело. Обладание и способность что-то испытать.

Вы можете сыграть один замечательный трюк с тэтаном, который говорит: «О, разве это не ужасно, ведь все это причиняет такую боль! Все, что со мной происходит, причиняет боль. Я еду куда-то в машине, происходит авария, я лечу с обрыва: мне больно. Мне каждый раз приходится проезжать мимо больницы, и я понимаю, что все те люди, которые там находятся, страдают и испытывают эту ужасную боль». И он говорит о боли: «И моя мать... та боль, которую она испытывала, когда рожала меня. Я знаю: она говорила мне об этом каждый день».

Было бы очень забавно взять этого парня, посадить его в кресло преклира и заставить его проходить старый процесс «Расширенная GITA» в отношении боли, СРП 8 1953 года. Очень и очень забавно. Вы заставляете его растрачивать боль впустую. Это небольшой трюк, который вы можете сыграть с человеком, протестующим против боли. Вы просто просите его придумать способ растрачивать боль впустую: «Назовите мне способ растратить боль впустую»... не имеет особого значения, как именно вы это проводите. Вам даже необязательно так уж хорошо проводить это.

Этот человек говорит: «Что ж, растрачивать боль впустую. Дайте ее мне; я не хочу ее. Да».

«Еще один способ растрачивать боль впустую».

«Что ж, вы можете причинять ее всем этим мертвым телам на кладбище». Это стандартный ответ. Он все продолжает и продолжает называть вам способы растрачивать боль впустую, растрачивать боль впустую. И возможно, у него вдруг появится одна мыслишка. Как растратить боль впустую? Не испытывать ее! Ужасная мысль.

Вы добиваетесь, чтобы он продолжал растрачивать боль впустую еще некоторое время, и в конце концов он выдаст вам настоящее озарение на 35 центов, он говорит:

«Вы знаете, в боли нет ничего такого уж неправильного». А спустя еще какое-то время он говорит: «Что ж, откровенно говоря, теперь я знаю, почему у меня болит коленная чашечка. Это единственный способ, при помощи которого я могу причинить себе достаточно сильную боль». А еще немного позже он говорит: «Боль, боль, слерп, слерп, боль; о, замечательно, замечательно; боль – это замечательно; боль – это просто великолепно; боль – это лучше всего. В обществе, определенно, не так уж много боли, не правда ли?»

Мама говорит вам, чтобы вы не ушиблись; школьный учитель говорит вам, чтобы вы не ушиблись; полицейский говорит вам, чтобы вы не ушиблись; Ассоциация безопасного вождения говорит вам, чтобы вы не ушиблись; чтобы вы не ушиблись; чтобы вы не ушиблись; никто не ушибается. Ну и ну, в старые добрые времена, когда вас никто никогда не предостерегал, вы могли просто скатиться по ступенькам и никто не увидел бы в этом вообще ничего плохо. Люди сказали бы: «Что ж, он скатился по ступенькам». Никто не критиковал тэтана за то, что он устраивал славный, тихий, маленький разгул боли.

Так вот, то, что я вам говорю, это правда, и на самом деле вы должны провести кому-нибудь этот процесс, если у вас есть какие-то сомнения на этот счет, поскольку здесь мы имеем дело с одним из наиболее потрясающих механизмов.

Люди не испытывают боли в течение столь долгого времени, что боль становится болезненной. Они не могут ее иметь; они не хотят ее иметь; они говорят вам, что это очень плохо. Вот что забавно: если вы позволите человеку растрачивать боль впустую в течение долгого времени, он приходит к тому, что оказывается в состоянии иметь какую-то боль. Это просто потрясающе. Иначе говоря, в боли нет ничего неправильного, за исключением того, чтобы не иметь никакой боли.

Другими словами, если у человека нет боли в течение достаточно долгого времени, то боль становится чем-то, что он не может иметь. Если боль имеется в избыточном количестве, то человек может ее иметь.

Что ж, как же обстоят дела с тем парнем, который говорит вам, что жизнь слишком ужасна, чтобы жить? Как же в действительности обстоят дела? Как насчет того парня, который говорит: «Я не могу жить, поскольку жизнь причиняет слишком много боли». Что он вам говорит? Он говорит вам, что он не жил.

Так вот, я не говорю вам, что вы должны разбиваться в лепешку три раза в неделю и два раза по воскресеньям, но если вы так поступаете, то, по крайней мере, находитесь в достаточной мере в сознании, чтобы замечательным образом испытать все это. Не нужно просто растрачивать это впустую.

Конечно, вы можете стать настолько умелым, что больше не будете причинять себе боль. Однажды я оказался в таком ужасном состоянии. Я ездил на мотоцикле по пересеченной местности в штате Аризона; это был такой небольшой, легкий и тихий спорт, которому я предавался, чтобы встряхнуть инграммы... чтобы вытрясти из своей головы инграммы других людей. И однажды я сказал: «Пожалуй, я проведу начать, остановить и изменить; «Начать – Изменить – Остановить», НИО, я проведу это как процесс на этом мотоцикле».

Это очень весело, знаете; широкий простор и нет ничего, что могло бы причинить вам боль, кроме кактусов, оврагов, острых камней, змей, скорпионов и так далее. Как бы то ни было, вы просто начинаете ехать по пересеченной местности... я не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь слышать об этом спорте, но я уверен, что доводилось. Вы даете полный газ... была такая игра, которая называлась «прямая линия», вы начинаете двигаться отсюда и едете до вершины вон того холма, который находится далеко-далеко, вы едете по прямой линии, не отклоняясь. Конечно, вы не видите, что находится между вами и этим холмом (или притворяетесь, что не видите), и вы просто едете по прямой линии к той точке, стараясь как можно меньше отклоняться от курса. Это интересная игра.

Итак, я сказал: «Что ж, я могу выигрывать в этой игре каждый раз, если я выкачу этот мотоцикл вот сюда, на это ровное место, и проведу с ним НИО». Так я и сделал. Я просто ездил на этом мотоцикле туда-сюда. У меня был одитор, который давал мне команды. И вдруг я почувствовал ужасное разочарование; на меня нахлынуло чувство сильнейшего разочарования. Я осознал, что я настолько превосходно контролирую этот мотоцикл, что будет не просто невероятно, а совершенно невозможно попасть в аварию с ним! Ни малейшего шанса испытать боль. Весьма забавно. После этого я не ездил на нем две-три недели.

И затем я дошел до того, что мог наполовину выпустить воздух из одного колеса, понимаете, слегка ослабить одну звездочку, понимаете, чтобы с нее могла соскочить цепь, и снова отправиться ездить на мотоцикле. Я проодитировал мотоцикл до минус- хаотичности, как мы это раньше называли.

Что ж, вы также можете проодитировать свое тело до минус- хаотичности. Но вы были бы расстроены из-за минус- хаотичности лишь в том случае, если бы вы начали снижать свою способность что-то испытывать. И если вы целиком и полностью зависите от тела в том, чтобы что-то испытывать, то конечно же, вы всегда будете создавать для себя хаотичность при помощи своего тела. Вы никогда не поднимете свое тело на такой уровень, где вы могли бы умело им управлять, и если вы получаете все ощущения при помощи тела и целиком зависите от тела в том, чтобы что-то испытывать...

Человек, который является «одним-единственным», находится в ужасном положении. У него есть только его тело. Вы понимаете? Следовательно, он находится ниже того уровня, на котором он может что-то испытывать, не так ли? Ведь его собственное тело находится под контролем, вероятно очень жестким контролем. Однако тела других людей не находятся под контролем. А потому человек, который находится в общении и который живет, окружен хаотичностью. Вокруг него имеются всевозможные тела, которые не находятся под контролем. Если он может тем или иным образом почувствовать их и что-то испытать, если он может тем или иным образом общаться с ними, то у него будет очень много того, что он может испытать. И если он будет продолжать испытывать очень многое... то, что человек испытывает, необязательно должно быть чем-то, от чего он превращается в лепешку. Так бывает только тогда, когда тэтан становится настолько обеспокоен тем, чтобы что-то испытать, что ему в голову не приходит ничего другого, кроме как застрелить полицейского или сбросить машину с обрыва. Он думает, что было бы просто потрясающе испытать такое. Знаете, когда он уже одной ногой в могиле.

Но если индивидуум находится в общении с другими, он, конечно же, может испытать огромное количество разных вещей, и его терпимость к тому, чтобы что-то испытать, постепенно повышается, повышается и повышается; и в конце концов он оказывается в состоянии терпимо относиться к тому, чтобы испытывать практически что угодно.

Что в первую очередь говорит о том, что у человека имеет место слом? Он не в состоянии испытать неудачу и не сломаться.

Однажды я видел одного парня; он не был слишком старым, какой-то банкир или кто-то еще прибрал к рукам его банк, как часть всей банковской сети. Это был грабеж; тут нет никаких сомнений, этого парня ограбили. У него отобрали все, что у него было. Вскоре после этого у него произошло нервное расстройство. Это был молодой человек; с ним случился удар; он пробыл в этом состоянии около двадцати лет, а затем сыграл в ящик... умер – по-моему, именно так люди в этом обществе называют это. Он выскочил из своей головы и отправился куда-то еще.

Что ж, он испытал потерю собственности, когда находился в области слишком малой возможности что-то испытать, понимаете? У него было недостаточно чего-то, что можно было бы испытать, и вдруг он испытал нечто грандиозное – он потерял собственность, – и он просто рассыпался. Он совершенно развалился. Я считаю, что это очень интересно. И я с ним разговаривал в то время, я впервые услышал обо всем этом

Но он так мало испытал в своей жизни, что он не сделал ничего подобного, он просто сидел на месте и разваливался. Это было примерно четверть века тому назад, и когда все это произошло, я не мог этого понять. Я просто не мог... находясь в том положении, в котором находился я, я не мог как следует понять, что же произошло с этим человеком. Почему это оказало на него такое огромное воздействие, почему он просто разваливался из-за этого?

Возьмите какого-нибудь адмирала. Вы знаете, кто такой адмирал, не так ли? У военно-морских сил все еще есть адмиралы. Военно-морские силы избавились от своих кораблей, но у них все еще есть адмиралы. Военно-морским силам нужен кто-то, кто потреблял бы обшитые золотом галуны. Как бы то ни было, возьмите какого-нибудь адмирала, который сидит на какой-нибудь береговой базе. Понимаете, береговая база, береговая база, береговая база... год за годом, год за годом, год за годом... и вдруг вы отправляете его в море. Он смотрит на какую-нибудь незначительную хаотичность, на какую-нибудь шлюпку, которая покачивается на волнах, и его начинает тошнить.

Один адмирал, которого я однажды вдруг взял в море... я думаю, он провел на берегу лет двадцать или около того... по-моему, он был адмиралом еще со времен испано-американской войны. Как бы то ни было, этот старикан, этот старикан постоянно присылал мне послания в навигационную рубку, пытаясь выяснить, усиливается ли шторм. Что ж, послушайте, мы были на корвете, а когда вы идете на корвете даже по мельничной запруде, то ощущение такое, будто кругом бушует шторм. Ребята красили петли на палубе и маленькие таблички с надписью «Не стойте здесь, иначе переломаете себе лодыжки». А наш судовой механик говаривал:

«Незачем пробивать отверстия в корпусе, чтобы закачивать в двигатели охлаждающую воду. Почему бы нам просто не продолжать погружать его под воду со вставленной в люк воронкой?»

Интересно, не это ли сегодня не в порядке с большинством американцев? Интересно, может они сделали свою жизнь такой же спокойной? Я бы не сказал, что ФБР так уж хорошо сдерживает преступность, поскольку уровень преступности, по-моему, растет. Но если вам приходится опускаться до совершения преступлений, просто чтобы что-то испытать, то, бог ты мой, вы очень бедны в плане того, что можно было бы испытать.

Но я думаю, что американцы сделали свою жизнь очень спокойной, так что на душу населения приходится очень мало чего-то такого, что можно было бы испытать. Они испытывают что-то в своем воображении, когда смотрят телевизор, – это, пожалуй, самое большее, что им вообще удается. Поэтому, когда происходит какое-то незначительное событие, им это кажется чем-то невероятно значительным. Где-то здесь возникает какое-то незначительное замешательство, и они, судя по всему, чувствуют себя раздавленными. Кто-то чихает – это становится главным событием дня. Вы уловили идею? Они находятся на низком уровне действования, поскольку они ничего не делали.

Так вот, можно ожидать, что в любом обществе изменение темпа вызовет трудности, и у нас произошло изменение темпа. В Америке произошло изменение темпа. Ну и ну, в течение какого-то времени у нас были индейцы, у нас были медведи-

гризли, и у нас даже не было ружей, из которых их можно было бы застрелить; это было забавно, вы знаете? У нас были... говорили, что если в медведя-гризли выпустить пятнадцать или шестнадцать пуль, две-три из которых – или семь – пройдут насквозь через его сердце или через череп, то он все равно может продолжать идти на вас. Никто не говорил, что это были за пули. Но медведи-гризли были очень устрашающими. У людей не было хорошей, надежной крыши над головой; и даже если у них и была профессионально сделанная крыша, им большую часть времени приходилось таскать кастрюли на чердак и обратно.

Я хочу сказать, что происходили всякие вещи. Были индейцы, случались потопы, эпидемии, но самое главное – не хватало общения, и поэтому правительство не могло поддерживать законность и порядок. Правительство было беспомощно. Оно отправляло письмо в территорию Дакота со словами: «Дикий Билл Хикок должен прекратить свои противоправные действия», понимаете? Этого просто не происходило; они были просто в апатии по поводу всего этого. Они не могли испытать все то, что можно было испытать в этой стране, так что они не пытались управлять ею.

И повсюду люди жили очень насыщенной жизнью. Жизнь человека висела на волоске. Вы слышали, как я говорил, что тело человека устроено так, чтобы в течении дня три раза едва-едва избегать смерти, это действительно так. И это в течение продолжительного периода времени.

В Америке на заре ее существования жизнь человека висела на волоске, а сегодня это и жизнью-то не назовешь. Как вы думаете, что доводится испытать человеку, который... о, ну не знаю, который делает что-то в офисе? Проходит неделя за неделей, неделя за неделей – ему очень мало чего доводится испытать, изменения темпа очень незначительные. И каков же конечный результат? Изменение темпа приводит его в замешательство.

Так вот, на самом деле мы необязательно должны испытать невероятное количество всего, но нам действительно требуется некоторое изменение темпа. И вот вам пожалуйста: жизнь в Америке была очень опасной, а затем появился Рузвельт. И сегодня в этой стране невозможно даже умереть от голода! Понимаете, раньше каждый был предоставлен сам себе, свободное предпринимательство, люди во что-то ввязывались, им нужно было победить или умереть, сегодня ты – миллионер, а завтра

– бродяга, сегодня – бродяга, а завтра – миллионер; из курьера – в президенты, из президентов – в курьеры. Хаотичность.

Вот так мы и жили. Игра, много игры, а затем вдруг... фью-ю-ю-ю! – и мы оказались на этом славном низком уровне: вы сидите и смотрите телевизор. Это может оказаться смертельным.

Но что если произойдет нечто прямо противоположное? Мы тут живем себе, смотрим телевизор, и вдруг что-то происходит! Это слишком сильное изменение темпа... слишком сильное изменение темпа. И в результате это ослабляет человека: от минуса – к плюсу, от плюса – к минусу. В течение долгого периода времени ничего не происходит. А затем вдруг что-то происходит. Но при этом человек не поднимается вновь на тот уровень, на котором он мог бы справиться с какой-то чрезвычайной ситуацией; он опускается еще ниже. Это несколько опасно, когда вы лишаете население возможности испытывать какое-то возбуждение. Это опасно. Это несколько опасно, когда вы не допускаете, чтобы где-то что-то случалось.

В прошлом дианетический одитор на самом деле стирал в преклире то, что тот когда-то испытал. Ладно. Это было очень эффективно. Но если говорить о боевом духе преклира в целом, то он искал в своем разуме что-то, что можно было бы испытать, поскольку в его окружении не было ничего такого. Следовательно, одитор оказывал услугу, которая не имела ничего общего с терапией. Он позволял человеку откопать что-то из того, что тот когда-то испытывал, просто чтобы тот получил что-то, что соответствовало бы его представлению о том, как много он должен испытывать. Вы уловили идею?

И многие люди получали одитинг просто ради того, чтобы что-то испытать. Вы это понимаете? Многие люди получали одитинг лишь ради этого. Однажды в Лондон приехала одна женщина и... «Я в полном порядке. Я получила около 125 часов одитинга и я нахожусь в очень хорошем состоянии, и у меня больше нет болезней, но я постоянно слышу об этой штуке, под называнием “инграмма”». Ей проводили саентологический одитинг, и она была в хорошем состоянии, но она никогда не проходила инграммы. Она привела массу доводов начальнику отдела процессинга просто ради того, чтобы ей разрешили лечь на кушетку и пройти инграмму. И она действительно добилась, чтобы с ней часов девять или десять проходили эту инграмму, и она была необыкновенно счастлива, уходя оттуда, она была довольна всем этим. Ее здоровье того не требовало; она просто хотела получить что-то, что можно было испытать в дополнение ко всему остальному, понимаете?

Что ж, мы смотрим на то, как живет эта страна, и понимаем, что здесь произойдет, если внезапно произойдет какой-то катаклизм, если возникнет какая-то чрезвычайная ситуация, которая окажет воздействие на всю страну. Эти люди, которые сидели, ничего не делая (слишком мала возможность что-то испытать), и дошли до того, что они вообще не хотят ничего испытывать, – эти люди будут не в состоянии справиться с самими собой или с этим катаклизмом. Они пойдут ко дну, они погибнут; и вокруг нас будут не люди, а какие-то ни на что не годные, нервные развалины. Но другие люди, которые придерживаются иных идей... и в конце концов, все, по сути, является идеей... другой человек, который придерживается той идеи, что он мог бы как-то использовать парочку катаклизмов, такой человек, вероятно, не пойдет ко дну; он, вероятно, начнет жить. Вы уловили идею? Так что, какая-то часть населения пойдет ко дну, а какая-то – вынырнет на поверхность.

Мы в Саентологии имеем возможность повлиять на то, какая именно часть населения пойдет ко дну, а какая – вынырнет на поверхность. Это интересная ответственность, позвольте мне вас уверить. Ведь если мы не возьмем на себя эту ответственность, нам, вероятно, придется поплатиться за это.

Но давайте посмотрим на все это с точки зрения слишком большой и слишком малой возможности испытывать что-то в жизни. Вы говорите: «Я не понимаю, почему эта милая старушка просто рассыпалась. В конце концов она прожила жизнь без тревог и забот, она ни в малейшей степени не подверглась влиянию криминального мира или безумия, и все, что она делала, так это просто сидела на своей кухне. А затем, когда она получила много помощи, она не делала ничего, кроме как сидела в своей гостиной и вязала, и так далее. И ничего не произошло, как вдруг она сошла с ума!» Да, но помните, что «ничего не произошло» – это то, как оценивает ситуацию кто-то другой, это то, как оценивает ситуацию кто-то другой. А с ее точки зрения, возможно, произошло нечто невероятное. Возможно, собачка разбила ее лучшую фарфоровую чашку, понимаете? И это показалось ей чем-то грандиозным в сравнении с той жизнью, которую она вела. Ее жизнь была очень тиха и бедна событиями, и от прикосновения к травинке эта старушка просто разваливается, понимаете?

Так вот, у кого-то другого дела шли просто замечательно; его жизнь была тиха и бедна событиями на другой манер. Его жизнь действительно была полна опасностей. Он попадал в такие экономические виражи, о которых никто никогда и не слышал. Он никогда не знал в понедельник, будет ли у него кусок хлеба в субботу. Он действовал, исходя из того, что чем ниже доход, тем выше финансирование, и бог ты мой... он был на высоте. Он морочил голову примерно трем женщинам, в том числе своей жене. Это тоже держало его в возбуждении. В этом не было ничего аморального; он просто так и не принял окончательного решения. Он умудрился привести в ярость своего богатого дядю, который постоянно давал ему отсрочку, и он подружился с какими-то бездельниками, которые ему не нравились.

И вот в один прекрасный день мы сажаем его в гостиную и говорим ему заняться вязанием – и он сходит с ума! Вы понимаете? Вот он ведет эту невероятно захватывающую ра-ра-ра-ра-ра жизнь, и вдруг мы говорим ему: «Сиди здесь и вяжи на спицах, приятель». И он пшуууу! Мы говорим: «Но с ним ничего не случилось; мы пытались сделать его жизнь более легкой. Мы пытались позаботиться о нем. Я уверен, что ему стало лучше. Я уверен, что ему стало лучше, поскольку мы избавили его от всех этих ужасных беспокойств, которые были у него раньше». Кто сказал, что это были беспокойства? Возможно, для него все это не было беспокойством.

Так что, когда мы смотрим на жизнь, очень трудно определить, что является хорошей жизнью, а что – плохой. Насколько я могу видеть, то, до какой степени хороша жизнь, определяется главным образом таким уровнем деятельности, который соответствует данному индивидууму, и отсутствием слишком сильного изменения темпа этой деятельности.

Что ж, если какой-то парень воздушный гимнаст в цирке или летчик-испытатель или кто-то в этом роде... что ж, это и есть тот уровень деятельности, который ему на самом деле следует поддерживать.

И тут мы видим, что в этой стране сегодня существует одна невероятно разрушительная идея: так называемый «уход на пенсию». До какой же степени мы должны ненавидеть наших пожилых людей, чтобы желать убить их всех, ведь это самый верный способ сделать это. Вот какой-то парень ведет активную жизнь, и вдруг мы говорим ему: «Тебе нужно подумать об уходе на пенсию. Когда-то тебе нужно будет уйти на пенсию; когда-то тебе нужно будет уйти на пенсию; когда-то тебе нужно будет уйти на пенсию». И тогда он говорит: «Да, когда-то мне нужно будет уйти на пенсию; когда-то мне нужно будет уйти на пенсию». Он чувствует себя вялым из-за всего этого и в один прекрасный день уходит на пенсию... и в результате средний уровень вероятной продолжительности жизни оказывается гораздо ниже среди людей, ушедших на пенсию, понимаете? Изменение темпа убивает этих людей.

Так что, я полагаю, вот одна из тех вещей, которых вы пытались бы добиться в жизни: такой уровень деятельности, который соответствовал бы вам и поддержание такого изменения темпа; поддержание такого темпа, поскольку это само по себе является изменением темпа.

Но вот что забавно: сегодня мы живем в мире, который постоянно изменяет свой темп. Неожиданно исчезли наши старые враги: смерть в преклонном возрасте, голод и так далее; однако, на смену им в общем-то ничего не пришло. Затем у нас появилась инфляция, дефляция, экономика и вскоре мы все начинаем беспокоиться о правительстве или что-то в этом роде. Но сами мы на наших экономических фронтах уже не так активны, как были когда-то. И в то же время мы отчасти как бы сражаемся с правительством.

Темп изменился. Миру угрожает, вероятно, один из величайших катаклизмов за последние несколько тысяч лет, который произойдет в ближайшем... вероятно уже при нашей жизни... война, в результате которой многие выжившие превратятся из цивилизованных людей в варваров. Это, вероятно, будет основным следствием этой войны; вы, вероятно, снова будете носить воду в ведрах, если вы все еще будете живы. Здесь снова может произойти изменение темпа. Изменение темпа имело место, когда дикая Америка превратилась в цивилизованную Америку. Так вот, в будущем, вероятно, будет иметь место какое-то изменение – это будет иметь место по крайней мере в течение какого-то времени, – в результате чего все это станет очень похоже на Америку каменного века. И решающее значение имеет то, что мы не пытаемся установить какой бы то ни было темп в жизни сами. Мы пытаемся повысить способность людей адаптироваться, чтобы они могли справиться с грядущим и чтобы – подумать только – они могли жить больше.

Если человек не может жить, он не может получить свое вознаграждение. Если человек не может испытать изменения темпа, то он не может жить. Так что наша миссия – более чем в чем бы то ни было еще – заключается в том, чтобы увеличить способность людей жить. Мы занимаемся этим уже в течение нескольких лет. В течение ряда следующих лекций я расскажу вам, каких успехов мы добиваемся в этом прямо сейчас, работая над проектом «Клир».

Спасибо.